По мнению писателя и «мачехи русского постмодернизма» Ника Хлорина, литература — это про то, как мы все являемся главными героями своих собственных неудачных, кривых, неопрятных романов.
Принять эту оптику непросто — массовая культура приучила нас к нарративной косметике. Но почему интеллектуальная проза не бывает удобной и гладкой? Редакция Royal Cheese поговорила с Ником Хлориным о том, зачем нужны книги-зеркала, почему абсурд честнее реализма и о чем роман «Бестселлер».
В «Бестселлере» появление сущностей местного пантеона сопровождается запахом хлорки. Есть ли связь с псевдонимом или у нас произошел синдром поиска глубинного смысла? И почему вообще «Хлорин»?
В мифах, легендах и художественных произведениях нечистая сила пахнет то серой, то озоном, а иногда и более сложными соединениями. У меня — хлором, и да, это прямая отсылка к псевдониму.
Мое первое образование связано с химией. Примерно тогда же возникла необходимость придумать не слишком кричащий, но оригинальный никнейм. У меня был выбор из 112 открытых на тот момент элементов, но по ряду причин выбор пал на хлор.
Годами позже, когда пришла пора выбирать псевдоним литературный, оказалось, что английское название элемента chlorine вполне себе созвучно с фамилией, которая бы не сильно резала слух русскоязычной аудитории.
Часто авторы пишут книги в рамках одной вселенной. Мэленд создавался специально под «Бестселлер» или у ваших книг общая география?
Действие всех моих книг происходит в нашей с вами вселенной, просто в нее добавлен ряд географических объектов: Республика Хужия, Королевство Мэленд, острова Люэ, полуостров Юпэр…
В Мэленде происходит половина событий романа «Танцы казначея», Хужия была разработана специально для «12 дней до выборов», и забавы ради я добавила в «Выборы» парочку отсылок к событиям «Казначея». Знакомить персонажей двух первых книг изначально не планировалось.
Почему героем произведения стал именно Влад? Учитывая повествование от первого лица, что родилось раньше: герой, через оптику которого мы воспринимаем мэлендский абсурд, или абсурд, который смог без искажений зафиксировать именно Влад?
Вопрос из разряда: «Что появилось раньше — курица или яйцо?» Повествование от лица Влада ведется еще с первой версии «Танцев казначея», которые начинали писаться много-много лет назад.
В «Бестселлере» он становится полноправным главным героем, в «Танцах…» же — по большей части наблюдатель.
У классиков «лишний человек» — это обычно некто талантливый, но помещенный в чуждое, непонимающее общество. В случае с Владом концепция переворачивается с ног на голову — это серый обыватель, помещенный в среду талантливых людей не его круга.
Кстати, а почему от первого лица? Может ли «Бестселлер», как роман в романе, существовать в призме, когда читатель наблюдает, а не становится рассказчиком? Что бы тогда изменилось?
В теории может, но это будет уже не «Бестселлер», автором которого буду не я.
Персонажи, которых пишет Влад, кажутся скорее актерами. Сам Влад не готов видеть в них людей? Или гротеск Мэленда выкручен до такой степени, что настоящие люди в нем не выживают?
Влад из той породы людей, которой везде будет плохо и которая всегда найдет, за что можно осудить окружающих. Он не может и не хочет видеть в них людей — это заставило бы его еще больше признать собственную ущербность.
В некоторых интервью вас сравнивают с Сорокиным. Сам он говорил о себе: «Я ненавижу насилие, оно не вызывает у меня ничего, кроме отвращения и тошноты». И именно поэтому его книги — квинтэссенция всего, что ему ненавистно. Какие у вас отношения с миром своих текстов?
Сравнение лестно, Владимир Георгиевич — прекрасный писатель с точки зрения литературного мастерства, но наши взгляды разнятся во многом.
Несмотря на некоторую «чернуху», я очень люблю всех своих персонажей. Возможно, поэтому их нельзя категорично делить на добрых и злых. Не самая правильная позиция для автора, но как есть.
Насилие, как и другие остросоциальные темы в моих произведениях, — это фон. Я рассказываю историю, а не привлекаю внимание к проблемам как таковым.
Вы ведь тоже давно в эмиграции. Насколько «Бестселлер» автобиографичен?
Куда менее, чем принято считать. С Владом меня объединяет лишь петербургская прописка.
Как я уже говорила в одном интервью, полностью списан с настоящего заведения бар «Роял», изменено только название и архитектура снаружи.
Также из жизни взяты несколько реплик и пейзажи: Юпилучче — это смесь итальянского Римини, вьетнамских Ханоя и Нячанга, остров Люэ, включая загробный город, — это юг Китая. И кажется смешным, но история с майором из романа Влада в конце седьмой главы — это тоже реальный эпизод.
Вообще слово «эмиграция» хотя и корректно, у нас часто ассоциируется с людьми гонимыми или ищущими на чужбине лучшей жизни. Это не мой случай. И я бы вряд ли была столь драматична во второй главе, не доведись мне просидеть три года в условиях практически полностью закрытых границ — спасибо ковиду.
Какие у вас литературные планы? Что для вас мерило авторского успеха?
Как раз говоря о ковиде — было бы здорово написать о периоде пандемии. Честно говоря, я даже пару раз пыталась, но забрасывала это дело: вспоминать пока не хочется.
Озвученные планы обычно редко осуществляются, но все-таки решусь сказать, что планирую написать небольшой приквел к «Танцам казначея» и «Бестселлеру» про отношения Ками и Липа, попробовать себя в новом, более востребованном у широкой аудитории жанре, так сказать. Не знаю, что из этого выйдет. Ну и продолжение «Бестселлера».
Однозначным успехом было бы зарабатывать исключительно литературой, что практически невозможно, принимая во внимание и текущую ситуацию с современной русской прозой в целом, и мою принципиальность, в частности. Факт физического нахождения в КНР тоже продвижению писательской карьеры не помогает, хотя я даже одно время водила знакомство с местной литературной богемой.
На каких писателей вы ориентируетесь? Какие романы сформировали вас как человека и писателя?
У меня собственный стиль, я многих писателей могу назвать гениями, но не ориентируюсь ни на кого конкретного. А влияние в той или иной степени, хочешь не хочешь, но оказывает каждая прочитанная книга. Из каких-то можно почерпнуть, как стоит писать, а из каких-то — как ни в коем случае не надо.
В конце романа персонажи разучились любить, но приобрели «куда больше» — свободу и счастье, как они это понимают. А что приобрели вы, когда закончили рукопись? И, как вам кажется, что должен приобрести или, наоборот, потерять читатель?
Насчет меня — чувство опустошенности. Об этом говорят многие писатели, и я не исключение: мне доставляет удовольствие процесс письма, а вот редактура — преимущественно страдания. Период же после публикации напоминает первые дни возвращения из отпуска у моря в холодную серую зиму.
Искреннюю, неподдельную радость доставляет публикация первой книги. К моменту публикации второй радости уже меньше. Третья же книга в печати и вовсе воспринимается как что-то обыденное. Меня все поздравляли, и я даже особо не понимала с чем.
Читатель, в отличие от самой книги, никому ничего не должен, но мне бы хотелось, чтобы, прочитав мою книгу, каждый почерпнул бы для себя что-нибудь новое. Я не рассчитываю, что хоть один читатель резко скажет: «О, Хлорин прав, не стану больше слушать ничьи советы по отношениям и отпишусь от инфоц***н!» Но если хоть одно слово будет загуглено в процессе чтения, то мой долг перед человечеством частично выполнен.