Как вы решили связать свою жизнь с художественной ковкой?
Это пришло само собой, с течением времени. Период 90-х, как известно, был характеризован сильной социальной неустроенностью. Народ пережил кризис и развал страны, взрыв преступности привел к тому, что люди начали устанавливать решетки на окна и металлические двери, опасаясь грабителей и воров. Тогда мы с бригадой этим и занимались — дверьми и решетками. У нас было 2 цеха и столярная мастерская, мы зарабатывали очень хорошие деньги. Во второй половине 90-х коммерция набрала обороты, у людей появились средства, и вопрос о выживании стоял не так остро — возник спрос на что-то красивое: грубые, страшные решетки захотелось заменить на нечто изящное. Помню, как взял первый подобный заказ: в Октябрьском районе Уфы, это был садик. Сделал на окно в каждую группу решетки с героями мультфильмов. Тогда и пришло понимание, что нужна художественная ковка.
Как кузница устроена изнутри?
Мы не занимаемся холодной ковкой — у нас все происходит «на горячую», поэтому кузница состоит из «агломераций» вокруг горна и молота. Неотъемлемой частью, например, является сборочный стол — на нем мы собираем скованные заготовки в изделие, хомутаем и варим. Дальше — покрасочный цех. Мы работаем втроем. Раздувать штат смысла нет из-за нашей налоговой политики. По утрам мы собираемся на планерку, распределяем задачи и приступаем к работе.
Еще у меня в кузнице живут коты, Маня и Вася. Они здесь выросли, совершенно не боятся шума молота и огня, работать не мешают, лежат недалеко от горна, пока мы стучим. Маня недавно родила котят прямо в цеху.
В кузнице жарко?
Конечно. Металл нагревается до 800-1000 градусов. Плюс это сложная физическая работа — пот течет градом даже зимой.
У вас опасная работа. Какие самые распространенные производственные травмы у кузнецов?
Самая распространенная травма — конечно, ожоги. Брызги металла попадают на кожу. Я, например, не могу работать в защитных очках, поэтому периодически в глаза прилетают окалины: кусочек железной стружки попадает на роговицу и прилипает к ней. Иногда можно убрать самостоятельно — уголочком чистого полотенца перед зеркалом, а иногда приходится после смены ехать к врачу. В цеху везде техника и металл, поэтому среди частых мелких травм — ушибы. Иногда, если особо крупная заготовка ломается при сгибании, можно и упасть.
Разумеется, чтобы всего этого избежать, я веду инструктажи по технике безопасности, за которые бригада расписывается в журнале.
Что происходит до процесса ковки? Как рождается идея?
Обычно заказчики приносят свои идеи, показывают изделия, которые им нравится. Я переношу их задумки на эскиз, мы обо всем договариваемся, и я приступаю к работе. Есть промежуточный этап — согласование. В процессе я показываю получающееся изделие заказчику — для наглядности. И, если все нравится, мы заканчиваем работу. Иногда не нравится — и тогда мы вносим поправки.
Правки — бич любого художника, тут с вами согласятся и все, кто работает в диджитале. Там, конечно, правки не такие трудоемкие, но все же… Вспомните своего самого раздражающего заказчика с его правками?
Был один такой, Дмитрий Викторович, хозяин пансионата «Фламинго». Я делал для них скульптуру — птицу-фламинго. Обложился книгами, референсами, постарался добиться максимальной реалистичности. И вот в самый последний момент, когда скульптура была уже фактически готова, даже перья были припаяны, заказчику не понравилась шея. Точнее, место, где шея соединяется с телом птицы. Вот не понравилась она ему и все, показалась слишком «громоздкой», попросил сделать тоньше. По мне, из-за этого фламинго в итоге получился каким-то куцым, но «клиент всегда прав».
Еще один бесячий случай был с бывшим городским архитектором, Ревякиным. Меня тогда попросили, цитата, «сковать что-нибудь» ко Дню Победы для мемориала на месте бывшей батареи капитана Зубкова. Я придумал и сковал скульптурную композицию, в каждую деталь которой вложил определенный смысл: звезда Героя Советского Союза — дань подвигу от народа и государства, внизу лавровая ветвь победителя — от богов, и лента Георгиевская — как символ вечной памяти погибшим на фронте.
Ревякин приехал в кузницу, почесал подбородок и заявил:
— Не, надо убрать верх.
Верх, чтобы вы понимали, — это колодочка медали, которая отличает звезду ГСС. Замысел был именно в том, что это высшая награда воинам-победителям, а без колодочки это была бы просто звезда, каких море по стране возле каждого Вечного Огня.
В итоге я с ним разругался, но меня попросили пойти навстречу. Я срезал колодочку, а звезду выкрасили в красный цвет. С тех пор ненавижу Ревякина — чиновника, который хотел вставить свои пять копеек и испортил морально важный для меня проект.
Что самое физически сложное в вашей работе?
Трудно сказать. Наверное, это эрмитажная ковка, ее еще называют фасонной. Это многооперационный процесс и безусловный стресс для всего организма: в фасонной ковке множество деталей, металл нужно вытягивать в листики, делать много мелких гребешков. Каждая операция требует нагрева — одну заготовку в среднем приходится нагревать 15 раз. Поэтому эрмитажная ковка — это так дорого.
Ваша работа — это прежде всего творчество. Что тяготит вас как художника? С какими творческими трудностями вы сталкиваетесь в процессе работы?
Меня тяготит только одно: в нашем деле очень важно, чтобы люди заказывали то, что тебе самому нравится ковать. Не ширпотреб. Мне не хочется делать ширпотреб — берясь за такие заказы, ты деградируешь как мастер, как личность, к тому же стоит он копейки — попросту нерентабельно. Уходит много времени и сил, а в итоге ничего не заработал, да еще и сделал то, от чего воротит.
Рутина унижает меня как мастера. На ширпотребных работах даже не хочется ставить клеймо, чтобы никто не дай бог не увидел, что это сковал я.
Были ли у вас ученики?
Из всех людей, кого я выучил ковать, я ни одного не назвал бы своим учеником. Нужно найти человека, который разделял бы мою любовь к металлу, думал бы как я. Таких не было.
На самом деле, это очень сложный вопрос. Мой учитель — Флорид Хамадиев — тоже не назвал бы меня учеником, просто жизнь нас свела. Он работал один и уже был в годах, и я тогда был ему нужен. Я выполнял грязную работу, он — чистую. Этот человек обладал очень скверным характером, как и я, но мы сработались. Он меня навещал спустя много лет — у меня тогда было уже двое детей — и ставил мне оценки за работы, указывал на ошибки.
Вообще я думаю, что невозможно научить тому, что дается от бога, от природы характера, от твоей личной философии. Найти ученика сложно. Скорее всего, у меня не будет учеников.
Есть ли у вас творческая мечта?
Как любой художник, я бы хотел получить какой-нибудь масштабный, исторический в каком-то смысле заказ — для именитого музея или театра, для публичного места, где моя работа осталась бы в памяти у всех. Чтобы люди ходили, смотрели и радовались.
В принципе мне как художнику не на что жаловаться — судьба дала мне возможность отметиться в разных городах. Например, в Челябинске я оставил память о себе: ковал для Городского сада им. Пушкина. Это одно из любимых мест отдыха горожан. Прошло почти 20 лет, я оттуда уехал, а люди до сих пор сидят на моих лавочках, фотографируются, скованные мною ворота им открываются по утрам. В Челябинске много моих работ: я ковал и для Парка Гагарина, и для Областного суда, и для других мест.
В Геленджике, конечно, таких масштабных проектов меньше, но они тоже есть: например, Андреевский парк — там стоят мои лавки. Хотелось бы еще подобных заказов. Приятно создавать красоту и дарить людям хорошие воспоминания. Люди радуются — это самая лучшая награда для мастера.