Этот текст должен был появиться в журнале "Русская жизнь" как очередная серия тематический воспоминаний, и даже уже был отправлен в корректуру, но "Русская жизнь", увы, к неудовольствию ее читателей и авторов была закрыта. Но мы выпросили эту серию переписки в аренду и повесили здесь. Пусть повесит до тех пор, пока "РЖ" снова появится в русском интернете.
Алексей Зимин: Я тут подумал, что известной формуле Жана-Антельма Брийя-Саварена «Человек есть то, что он ест» в истории гастрономии было придано совершенно не заложеное в ней этическое измерение. Я довольно долго наблюдаю за метаморфозами обеденных нравов, и должен сказать, что филе тюрбос соусом муслин не то чтобы сильно способствует их смягчению.
Пожалуй, самые сильные гастрономические переживания лично у меня связаны с какой-то нелепой, мусорной едой. Как-то мы закусывали спирт прыгающими конфетами, в начале девяностых ими спекулировал наш приятель по прозвищу Мишка Доктор. Химически они представляли собой смесь сахарной пудры с углекислотой, и когда ты их глотал, они скакали на языке, что в сочетании с разбавленным спиртом было довольно эффектно. Этим приемом, кстати, в начале нулевых пользовался отец молекулярной кухни Ферран Адриа, но не думаю, что сейчас это способно доставлять то же удовольствие, что и в юности. Тем более, что тогда в удовольствии от застолья гастрономический аспект отсутствовал. Это социальный феномен, который при этом, в силу законом физиологии и психики переживается сугубо индивидуально. То есть,пайку можно разделить с другом, но все остальное игра нервных окончаний и желудочного сока.
Максим Семеляк: Настоящее застолье – это, по-моему, изобилие, отрицающее само себя. Типа как потлач. Стол в идеале должен ломиться, но мы в принципе должны плевать на это – иначе это не застолье, а формальное обжорство. Я в школьные годы посмотрел в кинотеатре “Москва” феррериевскую “Большую жратву”, она на меня произвела довольно сокрушительное впечатление – видимо, я до сих поэтому мыслю о еде в подобных, так сказать, трансгрессивных категориях. Другое дело, что в пору нашего взросления эти категории были более-менее редуцированы до простодушной формулы преподавателя филфака МГУ Владимира К.: "Давайте быстрее съедим всю закуску, чтобы можно было пить, не отвлекаясь".
АЗ: Целью застолья, по всей видимости, является выяснение реальности коллективного психологического и физиологического существования в другом измерении. Оттуда это предлог «за», иначе бы мы говорили о «столовании». Застолье – это вообще предлог, все слово, целиком.Задачи застолья: разговор, насыщение, опьянение могут по отдельности быть сведены к минимуму, а порой – вообще выпадать из списка: можно пить без закуски и закусывать без выпивки, говоря без остановки или делая это молча.И, наконец, средства, список которых может быть так же произволен – это, собственно, водка, бараний бок с кашей, тамада и так далее.
Лично меня в этой механике больше интересуют средства, их диалектика, их действие и побочные эффекты
Помнишь, как в начале девяностых мы сделали у тебя дома закуску под названием ебаба – я прочел о ней в немецкой кулинарной книжке – это смесь меда, хлеба, изюма и воды
Я тогда не рассчитал с пропорциями, и в итоге у нас получилась трехлитровая банка самого ужасного месива, которое я когда-либо пробовал в своей жизни. Потом мы с этой ебабой еще несколько дней болтались по гостям, выставляли ее в качестве застольного взноса, и эта чудовищная приторная масса придавала происходящему совершенно особый вектор.
MC: Ну, правильно, эта самая ебаба со всей присущей ей сокрушительностью была призвана подчеркнуть абсурдную природу застолья. В рамках плотного застолья мы же на самом деле не стремимся насытиться и даже напиться. А стремимся исключительно к его бесконечности. Смысл застолья состоит в его протяженности во времени (а, в идеале, и в пространстве). Мой любимый, скажем так, репетитор по некоторым основополагающим жизненным предметам Игорь Дудинский однажды вообразил себе рай именно в виде нескончаемого стола, за которым ведутся столь же перманентные разговоры, люди приходят, уходят, падают, исчезают, но процесс не замедляется ни на минуту. Будучи человеком поверхностных знаний, я где-то вычитал фразу Спинозы «созерцание возможностей действия». Не помню (да и не понимаю, скорее всего), в каком контексте это было сказано, но, мне кажется, она хорошо соотносится с застольем, в рамках мы многое прозреваем, но ничего не делаем, поэтому, собственно, и хочется продолжать его вечно. Это как бы родина всех судеб. И запоминаются не какие-то откровения (хотя, несомненно, такие случаются просто по теории вероятности – за тысячи часов, что мы, например, провели с тобой за столом, наверняка что-то интересное мы сообщили, ну, как та обезьяна за пишущей машинкой), а искомая ебаба, потому что таковы правила игры. За столом пометок в блокнот не делают – абсурдной природе застолья это противоречит (я сейчас, разумеется, говорю о современной ситуации, не о сократовских симпозионах). Поэтому пересказывать какие-то застольные приключения странно – Спинозу и то логичнее выдирать из контекста.
Давайте быстрее съедим всю закуску, чтобы можно было пить, не отвлекаясь
АЗ: Ну, собственно, незаконспектированность стола и одновременно бесконечный нарратив хорошо понимали древние римляне, которые одновременно вешали перед входов в пивные специальные уведомления в знак того, что ни одно слово, сказанное за столом не должно выйти за пределы стола, а, с другой стороны, культивировали литературный жанр застольных бесед.
Также и бесконечность застолья может быть понята в виде отрезка на карте. Основатель «Коммерсанта»Владимир Яковлев, человек, не чуждый разнокалиберных духовных практик, помнится, хотел в честь выхода первого номера газеты накрыть стол от «Сокола» до «Кремля», что по московским меркам если не бесконечность, то, как минимум, мост между двумя мирами.
Все, что идет от римлян или там от Яковлева, можно понять, сделав труднодоступное умственное усилие или просто принять как данность. Есть же проявления гораздо более высокого сумасшествия. Например, кавказская система тостов, когда ты не можешь пригубить рюмку без того, чтобы кто-то – другой человек или специальный тамада или того хуже – ты сам, не сообщил предварительно несколько леденящих кровь соображений о роли дружбы и любви среди собравшихся. При этом одновременно существует, скажем так, более мизантропская практика выпивания при помощи ритуальных фраз: «Будем», «Первая прошла, вторую позвала». Стас Ростоцкий любил предварить разливание очередной рюмки текстом «Как сказал поэт Уитмен, чем молчать, давайте выпьем». Собственно, вопрос мой о том, что лучше для Вакха – механистический ритуал или тостовая импровизация. Как ты вообще относишься к системе этих лингвистических ниток русского застолья?
МС: Я предпочел бы всего этого не слышать, а, главное, – не произносить, ведь проблема в том, что рано или поздно тебя все равно заставят. Вообще, застолье мы воспринимаем исключительно как дружественную среду, как систему сообщающихся в буквальном смысле сосудов, меж тем, это такая же форма человеческого общежития, как и другие, со своими элементами подавления. Тост – это как бы приведение в чувство, напоминание о том, что ты все еще вынужден соблюдать правила человеческого общежития. Вообще, миры банкета и мизантропии бывают тесно связаны, застолье ведь – не только поиск единения, но и различий.
В детстве я любил сидеть под столом, который моя бабушка неизменно накрывала каждые выходные, и подслушивать взрослые разговоры. Однажды кто-то из бабушкиных гостей перебрал, расшумелся и был отправлен домой. И я почему-то запомнил, как кто-то наверху раздраженно произнес: вот, мол, почему грузины когда выпьют – веселеют, а русские мрачнеют и звереют? Я подумал: о, я, пожалуй, буду как русский – такая перспектива представилась мне более романтичной.
Однажды я был в Киото на каком-то званом ужине, под занавес которого всем неожиданно раздали песенники и объявили, что каждому без исключения придется спеть одну песню караоке. А надо сказать, что японцы люди крайне церемонные, и если уж они решили, что надо спеть, то отвертеться не получится. Мне тоже выдали song-book. Там была примерно тысяча песен, передо мной стояла задача выбрать такую, чтоб отстали. Я выбрал. Хотите, говорю, я вам спою песню “Paint It Black”? И угадал – японцы посовещались, извинились, сказали, что из-за регламента нам уже нужно отправляться на следующее мероприятие, но в качестве компенсации я могу просто присоединиться к общему хору, который будет исполнять “Let It Be”.
Грузины когда выпьют – веселеют, а русские мрачнеют и звереют
АЗ: А Дима Ликин, архитектор «Стрелки» и Первого канала телевидения, к примеру, считает, что в композиционном смысле застолье – это прежде всего валентности попадющих в одно пространство людей. Обычно он рассаживает своих знакомых, кому с кем сидеть, как будто смешивает щелочи и кислоты в ретортах. Это архаическое мастерство, сейчас почти никто так не делает, ограничиваясь генеральской рассадкой, правилом “муж не должен сидеть рядом c женой» и тому подобными.
МС: Рассадка – еще один пример карательного банкетного механизма. На всяких званых ужинах я вечно стараюсь избежать соседства с организаторами (как правило, иностранного происхождения), ну и, разумеется, именно с ними меня и сажают, и мне приходится коротать вечер в последовательном коверкании того или иного языка. В принципе, логично: если предположить, что любое содержательное застолье несет в себе замашки утопии, то, как и у всякой утопии, у него есть свои нормативы. Как в песне – «нас держали за столом, нас вязали пирогом, не давали нам встать».
АЗ: Конечно, потому что для традиционного человека жизнь состоит не из освобождения, а из долженствования, а свобода, даже та, что приходит нагая, легко может быть разложена на формулу превращения аминокислоты в сахар. Пить в обществе и быть от него свободным – довольно затруднительно. Совместный стол втягивает тебя в парадигму выяснения так называемых отношений и прочих обстоятельств совместного существования, а это процесс драматический. Самое известное и, наверное, важное застолье в истории человечества – Тайная вечеря – закончилось известно, чем, и в каком-то смысле все наши обеды, завтраки, файв-о-клоки и ужины – это гибрид горней свадьбы с поминками по Финнегану.
Если думать про это всерьез и обладать чувствительным сердцем, можно испытать по этому поводу реальный ужас. Поэты пушкинского круга, так много певшие о дружеских пирах, тот же Дельвиг или Баратынский, в итоге пришли к выводу, что лучшая застольная компания – это одиночество. Баратынский так прямо и писал:
И один я пью отныне!
Не в людском шуму, пророк,
В немотствующей пустыне
Обретает свет высок!
Не в бесплодном развлеченьи
Общежительных страстей,
В одиноком упоеньи
Мгла падет с его очей!
Другое дело, что нормальная жизнь состоит не в уменьшении, а в увеличении мглы очей. И когда хочется вспомнить что-то хорошее, вспоминается не дно одинокого бокала, а коллективный поиск пространства стоянием на ушах.
М.С: Да чего ты жути нагоняешь? Не знаю насчет “Поминок по Финнегану”, прочесть пока не удалось, но вот у Платона в “Законах” читаем следующее: “Достигшие сорока могут пировать…Ведь Дионис даровал людям вино как лекарство от угрюмой старости, и мы снова молодеем”. Другое дело, что с годами мы в своем стремлении к застольным территориям становимся все больше похожи на одного моего знакомого, который двадцать с лишним лет назад проглотил горсть таблеток популярного тогда паркопана – и ему представился пир. Он пришел домой, педантично накрыл стол на несколько персон, расставил приборы, стал с вящей радостью пить и закусывать с гостями. Между тем, к интересу наблюдавших за приготовлениями родителей, никаких гостей за столом не было – паркопан в определенных дозах, как ты, полагаю, помнишь, обеспечивал миражи достаточной степени плотности. Я думаю, что эта, скажем так, фигура соборности хорошо передает суть дела. Застолье – это функция, которая от частоты повторений неизбежно превращается в фикцию. И в нашем смысле застолье – не мистерия и не утопия, а всего лишь реализованное ощущение беспрестанности.
Воплощение нехитрого пожелания из книги про Эдичку со 133 страницы издания 1990 года – “я хочу не расходиться”.