Кроссовки родились, умерли — и вернулись

Кроссовки родились, умерли — и вернулись.

В восьмидесятые годы двадцатого века, когда я был мальчиком, их носили все.

Кроссовки были таким же свойством времени, как надпись "Рок в СССР" с серпом и молотом, роман "Анжелика — маркиза ангелов", выставленный на продажу с деревянного ящика на кооперативном рынке, вареные джинсы и статья Юрия Черниченко о том, что колхозы — зло, а фермеры — добро.

А потом они кончились.

И были долгие двадцать лет, когда хождение в кроссовках за пределами стадионов и тому подобных заведений могло быть только мелким бандитским китчем.

Надел кроссы, взял семки, сел на корты, решил вопрос.

И казалось, что так будет всегда.

Но что-то странное началось в самом начале десятых.

Возникли новые люди в кроссовках.

Неприятные люди — вялые мальчики и тощие девочки инфантильного вида — они меня и до этого раздражали, а тут еще выкопали из ада этот адидас.

Но прошло еще несколько кусков времени — и кроссовки сделались всеобщей модой.

Выходишь на улицу и сразу видишь, что каждый, в ком есть хоть малейшая претензия на современный и, как бы это потошнотворнее выразиться, актуальный лук, — их обязательно носит.

И мне это нравится.

Я вижу в этом странную, смутную надежду.

Дело в том, что человек — он ведь тоже похож на кроссовки.

Он бывает молод, удачлив, любим, богат, счастлив, а потом что-то случается — и все это рассыпается и пропадает, словно бы и не было ничего.

Остается одна правда жизни, которая, сплевывая и садясь на корты, говорит ему:

— Семки взял? Давай, брат, решай вопрос.

А он, может быть, и не хочет.

Он, может быть, хочет каким-то немыслимым образом вернуть тот момент, когда в его жизни вместо плевков и вопросов — были удача, любовь, рок в СССР, фермеры вместо колхозов, веселый ветреный день.

И он говорит:

— Господи, я тоже хочу как кроссовки.

— Сделай меня снова счастливым и нужным. Как тогда, на том ветру.

— Надень меня.

— Оживи меня.

— Верни меня.