Грязь, фетиши, зависимость: развратные факты из жизни русских классиков

Школьная и студенческая программа рисует нам образы русских писателей возвышенными, полными величия и благочестия. Этакие ангелы от искусства: родились под пение муз, пооканчивали гимназии, женились, блюли супружескую верность, творили и благороднейше отходили в мир иной. На деле же все классики были обычными, полными несовершенств и пороков людьми, иногда еще и похуже любого из нас. Осторожно: разрываем шаблоны.

Разврат и зависимости Достоевского

Критики называют его великим православным писателем, произведения которого полны христова мученичества и духовности. Достоевский представляется нам чуть ли не святым, хотя биография Федора Михайловича полна темных пятен.

В молодости Достоевский был закомплексованным, нервным ипохондриком. Он стеснялся светского общества, смущался дам, однако одиноко вел тайную «ночную жизнь» и слыл знатным любителем проституток. В 1845 году он писал брату:

«Минушки, Кларушки, Марианны и т. п. похорошели донельзя, но стоят страшных денег. На днях Тургенев и Белинский разбранили меня в прах за беспорядочную жизнь. Эти господа уж и не сознают, как любить меня, влюблены в меня все до одного. Мои долги на прежней точке».

Собственными душевными переживаниями и грешками писатель щедро наделял персонажей своих произведений. Образ героя «Записок из подполья», по мнению многих современников Достоевского, в том числе критика Николая Страхова, автобиографичен. Как тебе такой отрывочек:

«В то время мне было всего 24 года. Жизнь моя была угрюмая, беспорядочная и до одичалости одинокая… Дома я всего больше читал, но по временам наскучало ужасно… Хотелось двигаться, и я вдруг погружался в темный, подземный, гадкий не разврат, а развратишко… Порывы бывали истерические, со слезами и конвульсиями… Развратничал я уединенно, по ночам, потаенно, боязливо, со стыдом, не оставлявшим меня в самые омерзительные минуты… Боялся я ужасно, чтоб меня как-нибудь не увидали, не узнали… Ходил по самым темным местам…»

Достоевский пережил нищету, суд, ссылку без права переписки и каторгу, что не добавило его чувствительной натуре ни спокойствия, ни душевного здоровья. Он мучился эпилептическими припадками, был депрессивен, вспыльчив и мнителен. Федор Михайлович не единожды был женат — брак с первой супругой, Марией Исаевой, не принес ему счастья. Вторая его возлюбленная — Аполлинария Суслова — оказалась «больной эгоисткой», как заявил впоследствии сам Федор. Эмансипированная «инфернальница» действительно была порядочной стервой: она истязала писателя своими капризами, скандалами, сорила деньгами, ответила отказом на предложение замужества. Полину из «Игрока» и Настасью Филипповну из «Идиота» Достоевский писал с нее.

Потом, казалось бы, в его жизни все наладилось: появилась прелестная девятнадцатилетняя стенографистка Анна Сниткина, безумно влюбленная и очарованная талантом писателя. С ней-то он и остепенился, хотя разница в возрасте (на секундочку, Достоевскому было 54, и Сниткина годилась ему во внучки) его немного смущала — еще до «Бесов» и Ставрогина с Матрешей в высшем обществе ходили слухи, что Федор в узких кругах хвалился своими похождениями с маленькими девочками. Хотя, может, и наговаривают. Между тем едва совершеннолетнюю Аню не смущало решительно ничего. «Готова всю жизнь стоять перед ним на коленях», — писала она.

Их отношения кипели воистину итальянскими драмами. Федор становился все безумнее — он был одержим паранойей ревности. Писатель не забыл и не простил обид своих предыдущих пассий — для жены были установлены четкие правила: никакого макияжа, невзрачная одежда, общение с мужчинами под запретом. Впоследствии подруги Анны утверждали, что она «страшно состарилась за четыре года».

Однако, несмотря на это, их брак, кажется, был действительно счастливым. Достоевский воплотил с молодой супругой все свои развратные фантазии. Будучи в разъездах, он писал ей письма очень интимного содержания:

«Каждую ночь ты мне снишься… Целую тебя всю, ручки, ножки обнимаю… Себя береги, для меня береги, слышишь, Анька, для одного меня… Целую тебя поминутно в мечтах моих всю, поминутно взасос. Особенно люблю то, про что сказано: «И предметом сим прелестным — восхищен и упоен он». Этот предмет целую поминутно во всех видах и намерен целовать всю жизнь. Аничка, голубчик, я никогда, ни при каких обстоятельствах в этом смысле не могу отстать от тебя, от моей восхитительной баловницы… Целую пальчики ног твоих, потом твои губки, потом опять…»

Реалити-шоу «Дом Буниных»

В сравнении с Иваном Буниным, Достоевский может показаться сущим праведником. Нобелевский лауреат, один из немногих эмигрантов, получивших признание в СССР, представитель знатного дворянского рода. Кто бы мог подумать, что жизнь этого уважаемого человека будет похожа на сериал от Netflix — с драмами, изменами, психологическими проблемами и лесбиянками.

После революции Бунин и его законная жена, Вера Муромцева, эмигрировали во Францию. Здесь они общались с другими эмигрантами из творческих кругов, и, вот незадача, Бунин познакомился с молоденькой поэтессой Галиной Кузнецовой (разница в возрасте у них тоже была знатная — 30 лет). Влюбленный писатель не придумал ничего лучше, как привести девушку к себе домой и объявить жене: «Привет, дорогая, это Галя, моя ученица, она будет жить с нами». Как и чему он ее «обучал» — догадаться несложно.

Жена повела себя в этой ситуации очень необычно, но, безусловно, благороднейше: она не встала на пути у молодой соперницы. В своих мемуарах она написала: «Я вдруг поняла, что не имею права мешать Яну любить, кого он хочет… Только бы от этой любви было ему сладостно на душе».

Так бы все и продолжалось, но тут — сюрприз! Галина оказалась ветреной бисексуалкой. Бунин поднадоел, и ее новой любовью стала оперная певица, независимая и страстная Маргарита Степун, сестра друга Ивана, литературного критика Федора Степуна. Галина, как истинная «ученица» Бунина, просто привела возлюбленную домой к Буниным и заявила, что они теперь тут живут.

Но если ты думаешь, что это все, то подожди. В 1929 году в этом реалити-шоу появился новый участник: молодой писатель-эмигрант Леонид Зуров. Вера Николаевна взяла мужчину под крыло — нереализованные материнские инстинкты дали о себе знать. Зуров истрактовал проявление женской заботы неверно и, к несчастью для себя, влюбился в нее — безответно. Вера осталась верна Бунину и не ответила Леониду взаимностью.

Все жили под одной крышей, сводя друг друга с ума, вплоть до Второй мировой войны. В 1940-м году уехал Зуров — заболел туберкулезом и отправился лечиться в санаторий. В 1942 году дом покинула и лесбийская пара — Бунины остались одни у руин собственного брака. Вера, простив все обиды, заботилась о своем муже до последнего дня его жизни.

«Ян третьего дня сказал, что не знает, как переживет, если я умру раньше него…Господи, как странна человеческая душа».

Заслуживал ли Бунин свою Веру? Сложный вопрос. О любви к жене Иван высказывался весьма холодно: «Любить Веру? Это все равно, что любить свою руку или ногу».

Догги-стайл Маяковского

Пожалуй, всем известно о любви Маяковского к замужней женщине Лиле Брик — она стала музой всей его жизни. Поэт по инициативе Лилички сожительствовал с Бриками — и что Осип, что Владимир считали даму своей женой. Однако Лиля в открытую забавлялась над пылкими чувствами поэта и любила доводить его до истерики. Уже на закате своей жизни госпожа Брик предавалась воспоминаниям и рассказывала Андрею Вознесенскому:

«Я любила заниматься любовью с Осей. Мы тогда запирали Володю на кухне. Он рвался, хотел к нам, царапался в дверь и плакал…»

Отношения этих людей были максимально неоднозначными. У Маяковского с Бриками была своя система очень странных прозвищ и переписок, отдающих ролевыми играми в стиле pet-play: в своих дневниковых записях Лиля сравнивает Маяковского с собакой — он охотно принимал эту игру и в письмах подписывался как Щен — это была кличка их домашней дворняжки. Брик делится в мемуарах:

«Они [Маяковский и собака — прим. автора] были очень похожи друг на друга. Оба — большелапые, большеголовые. Оба носились, задрав хвост. Оба скулили жалобно, когда просили о чем-нибудь, и не отставали до тех пор, пока не добьются своего. Иногда лаяли на первого встречного просто так, для красного словца».

А вот фрагменты интимных записок, адресованных Лиле. Послания всегда сопровождались изображениями собак.

«Целую Кису в губки и в роту
Приеду в субботу», — Щен.

«Целую кета и в то и в это. Обцеловываю в этом роде Все ваше боди», — Щен.

Даже когда Киса-Лиля охладела к Маяковскому, он продолжал содержать развратное семейство: оплачивал их дорогие покупки и заграничные поездки. Страдая от тревоги и депрессии, поэт увлекся кокаином, увековечив этот эпизод своей биографии в стихотворениях:

«Горсточка звезд, / ори! / Шарахайся испуганно, вечер-инок! Идем! / Раздуем на самок / ноздри, / выеденные зубами кокаина!»

Певец опиатов

Раз уж мы подошли к теме наркотической зависимости, стоит вспомнить одну из самых трагичных историй, которая чуть не оборвала жизнь гениального классика — Михаила Афанасьевича Булгакова.

Булгаков был врачом. Работал в полевом госпитале на фронтах Первой мировой. После демобилизации и свадьбы на Татьяне Лаппе был направлен на работу в Смоленскую губернию, в село Никольское, где чрезвычайно страдал и тосковал от деревенского быта.

Именно в Никольском произошла роковая случайность, которая изменила всю его жизнь. К Булгакову привезли мальчика, больного дифтеритом. Михаил принял необходимые меры: нужно было специальной трубкой отсосать дифтерийные пленки из горла.

Супруга писала в своем дневнике:

«Ему показалось, что при этом заразная культура попала и ему. Тогда он приказал ввести себе противодифтерийную сыворотку. Начался у него страшный зуд, лицо распухло, тело покрылось сыпью, он почувствовал ужасные боли в ногах. Михаил, конечно, не мог этого выносить, попросил ввести ему морфий. После укола стало легче, он заснул, а позже, боясь возвращения зуда, потребовал повторить инъекцию. Вот так это началось…»

Опиаты считаются очень тяжелыми наркотиками. Привыкание развивается сравнительно быстро: буквально через 2-3 приема. Сначала наступает психическая зависимость: эффект эйфории делает мысли о приеме наркотика мучительно-навязчивыми. Столь же стремительно морфий влияет на метаболические процессы, вынуждая наркозависимого регулярно делать инъекции. Развивается сильнейший абстинентный синдром — малейшая отсрочка очередной дозы наркотика вызывает лихорадку, тахикардию, одышку, галлюцинации, кровавый понос и, самое страшное, нестерпимые боли во всем теле. Булгаков описал чувства, которые испытывал во время ломки:

«Так заживо погребенный, вероятно, ловит последние ничтожные пузырьки воздуха в гробу и раздирает кожу на груди ногтями. Так еретик на костре стонет и шевелится, когда первые языки пламени лижут его ноги… Смерть — сухая, медленная смерть…»

Супруги переехали в Вязьму, думая, что атмосфера городского быта облегчит зависимость, однако это не помогло. Михаил требовал у жены очередную дозу — но в Вязьме наркотик был подотчетен, и, чтобы разжиться несколькими граммами морфия, Булгаков выписывал рецепты на имена и адреса своих вымышленных пациентов. Самым ценным предметом для него стала печать, ведь только благодаря ей он мог получить препарат. Татьяна была в отчаянии — она перепробовала все: нежность, ласку, уговоры, слезы, мольбы. Но всякий раз, слыша решительный отказ супруги идти в аптеку, писатель впадал в ярость: он кричал, рыдал, угрожал Татьяне пистолетом. Однажды запустил в нее раскаленным примусом. Лаппа вспоминала: «Хотела все бросить и уехать. Но как посмотрю на него, какой он, как же я его оставлю? Кому он нужен? Да, это ужасная полоса была…»

Лишь в Киеве дела пошли на лад. Один знакомый врач посоветовал постепенно уменьшать дозировку наркотика, разбавляя его дистиллированной водой. Чтобы покончить с чередой бесконечных страданий, Татьяне пришлось солгать мужу, что в киевской аптеке записали его адрес, — и Михаил, испугавшись, что у него отнимут печать, согласился заменить морфин на опиум.

Вред, который Булгаков нанес своему здоровью, был, к сожалению, непоправим: на 49-м году жизни у него диагностировали гипертонический нефросклероз — болезнь, при которой серьезно нарушается функция почек. Как известно, любые заболевания почек сопровождаются страшными болями — по злой иронии судьбы Булгакову снова пришлось принимать морфий. Следы наркотика были обнаружены на страницах рукописи его самого знаменитого романа «Мастер и Маргарита». Писатель скончался в 1940-м году.

Подведем итог. Не стоит воображать классиков непогрешимыми кумирами — творческим, эмоциональным и гениальным людям свойственно ошибаться, творить безумные вещи и страдать. Но не томно и возвышенно, а грязно, мучительно и страшно. И если смотреть на темную, неизведанную сторону их жизни не с точки зрения «фу, зачем портить образ», а сочувственно, проявляя эмпатию, то это поможет лучше понять их творчество, которое навсегда изменило мировую культуру.