Когда тебе за сорок, любовь не кажется меньше
Мы любили друг друга. Ей было 43, а мне — 24.
Если я проснулся не от её чавканья — день обещает быть обычным, а это хуже всего. С другой стороны — я тогда жил на Ленинградском вокзале, и утренний минет могла сделать уборщица Фарида или дежурный мент. У Фариды был муж, а ментам я не доверял с детства. На вокзале я оказался от усталости. У меня были деньги поехать в Петербург, и любимая тётя обещала замариновать мясо, но я почему-то остался стоять на перроне. Я сдал свою сумку в камеру хранения и решил провести свои майские праздники в душном зале ожидания.
Первая ночь была тревожней всего. Мне казалось, что мужчина справа хочет меня обокрасть. Я слишком долго прожил в одиночестве. Все, кто задерживался возле меня больше, чем на 2 часа, казались навязчивыми мухами, а насекомых я не люблю.
Меня разбудил отточенный голос диктора. Он обещал, что в 5:30 поезд отправится прямо ко мне домой. Прямо туда, где я впервые влюбился. Я обернулся на табло — всё, а особенно шея, затекло. Надо было прогуляться. Евгения Викторовна продавала китайские игрушки. Она, кудрявая, стояла возле своего лотка и запускала фею из книги про Питера Пена. Пластмассовая игрушка подлетала вверх и снова опускалась на нежные руки Жени. Мы встретились взглядами, улыбнулись друг другу, и на этом всё. Никаких нежностей в переписке, никаких попыток быть кем-то другим. Я поднялся на второй этаж, разбудил Costa Coffee и заказал ей ореховый латте. Самый большой.
Вокзальная романтика не любит ждать. К вечеру Женя отвела меня туда, где никто из вас не был. Точно. За 350 рублей нам выделили подсобку. Женя притащила что-то вроде клеёнки, и мы упали на пол. На её носу проступали веснушки, на её левой икре была нелепая татуировка – черно-белая пантера. Это всё же лучше не получившегося портрета французского бульдога Сэмми на лобке, знаете ли.
Женя была трижды замужем, и её 14-летний сын жил в Клину. В том самом, где меня охватывала депрессия каждый раз, когда я ехал из Петербурга в Москву на машине. А ещё у неё взят кредит на бытовую технику.
Через пару дней я освоился. Менты не трогали, потому что я был дорого одет, а мыться я ходил в раздевалку для персонала. Мой телефон разрядился, и я никак не хотел его вернуть к жизни. Мы гуляли с Женей по перронам, жрали пиццу и сношались до песка везде, где не было камер. Любая стена виделась нам неплохой опорой. Как и любая баба, Женя пыталась меня ревновать — то к Зине из соседнего магазина, то к чересчур опрятной Снежане, которая работала проводницей на Сапсане. Я бы трахнул Снежану, будь я немного расторопнее.
— Нет, ну я понимаю, что Зина моложе, всё ок.
— Может, третьей её возьмём?
Женя делала лица и выходила из подсобки. Я — смеялся и хватался за член. Не знаю, почему. Наверное, от счастья.
На мой 12-ый оргазм Женя кое в чём созналась.
— Ты вообще представляешь, сколько мне лет?
— Конечно. (я вообще об этом не думал)
— Ты извращенец?
— Я ядерный коллайдер.
— Это как?
— Если б я только знал.
Только потрепанный взгляд выдавал Женю. Все остальные части тела, несмотря на 14-летнего сына, зажимали меня между ног молодостью. Я поцеловал её в гусиные лапки и принялся трогать между ног. Это была третья, предпоследняя ночь.
Женя умела наслаждаться. Она не хотела претендовать, и мы говорили о чём угодно, кроме нашего будущего. Ей очень нравились мои рассказы про Италию и про то, как я очутился в Марселе и чуть было не попал в тюрьму. Она любила Москву от безысходности. Она любила её, как и я — за деньги.
На четвёртый день я отнёс телефон в книжную лавку, чтобы он воскрес. Женя уже стояла возле лотка. Конец всегда пахнет грустью. Всегда хочет запятой. Всегда пытается быть грубее, чем он есть. Я вышел на центральную парковку покурить — справа была моя жизнь, слева – неорусский с попытками на северный модерн Ярославский вокзал. Я стряхивал пепел в никуда и пытался быть трезвым.
Когда тебе сорок три, любовь не кажется меньше. Прощаться легче, но не любить.
Я вызвал такси и вернулся в Москву.
Пластмассовая фея из Питер Пена стояла на холодильнике, а я так и не решился запустить её в потолок.