Видеть прекрасное в женщине, с которой у тебя нет ничего общего

Самая нелепая, самая комическая трагедия в моей жизни произошла, когда мне было лет двадцать пять — и я внезапно влюбился в блондинку из Тверской области, изначально из города, кажется, Ржев (я мало знал городов за Садовым кольцом).

Мы познакомились в тогдашнем шумном ЖЖ, и уже через пару дней она — сделав все именно так, как я люблю, легко, нежно и быстро, без всяких капризов и стервозных выходок, — приехала ко мне на выходные.

И я пропал.

Сейчас уже не так просто вспомнить, что именно я в ней нашел — должно быть, то, что она была этаким чуть полноватым типажом Скарлетт Йохансен с хитрыми глазами и пухлыми губами и всем остальным, — но смысл истории не в ее внешних данных, и не в том, как она меня потом быстро бросила, и от кого-то то ли рожала, то ли не рожала, а я переживал, нет, не в этом.

А смысл в том, что как раз в те годы в России появился массовый интернет — и я, наивный мальчик, всю жизнь проживший среди своих, среди сумасшедших, и хиппи, и панков, и алкоголиков, и писателей, и девочек с Германом Гессе, и девочек с Борхесом и Кортасаром, и девочек с Гребенщиковым, — вдруг, в свои довольно-таки уже взрослые, казалось бы, двадцать пять лет обнаружил: а вокруг-то, оказывается, живет народ!

А среди него, народа этого, — обычные девочки.

Обычные красивые девочки — не те, которые с Гессе, а те, которые без.

И полная культурная несовместимость, и невозможность ну хоть о чем-нибудь поговорить, кроме погоды, — вообще ничему не мешает.

Даже, может быть, и помогает — отключил голову и вперед.

Это был ужасный наркотик — и мой тогдашний организм, привычный к любой богемной дикости, к женщинам с серо-буро-малиновыми волосами и тремя мужьями одновременно, был абсолютно беспомощен перед этим простым обаянием, перед природной силой милого создания, цитировавшего мне песни Михаила Круга.

А потом я привык

Потом я постепенно утратил эту увлекательную, но очень опасную способность — "пропадать", познакомившись с кем-нибудь, в том числе и из города Ржев, где я с тех пор уже сто раз побывал, как и везде на Руси.

Но сама эта мужская способность, свойство организма — видеть прекрасное в женщине, с которой у тебя нет ничего общего, — мне и до сих пор кажется настоящим преступлением со стороны биологии. Зачем она — эта способность, она же только мешает, от нее одно зло.

Зато когда это общее, даже очень условное, есть, — жить сразу легче.

О, Кортасар, говорите.

Ну, Кортасар — это святое.

Но Борхес — прежде всего.