Люди

Алкобиография: Стас Жицкий, художник и дизайнер

Марина Арсёнова Марина Арсёнова
Автор встречается с интересными людьми и разговаривает об алкоголе, запоях, похмелье и прочих маленьких радостях.

На территории Российской Федерации я пью только водку. Мои алкогольные пристрастия географически ориентированы. Когда я только начинал ездить в другие страны, случалось, купишь в дьюти-фри вискаря – и надо его тут же долбануть, это было клево. Поэтому вкус виски последние 25 лет у меня жестко уже проассоциирован с заграницей. Вплоть до смешного – я могу пересечь формальную границу в аэропорту и перейти на какой-нибудь «Чивас Ригал». Дальше все зависит от страны и времени года: жарким летом это запросто может быть вино, прохладным вечером, – к примеру, во Франции – кальвадос, коньяк или арманьяк.

В суровые времена борьбы с алкоголизмом я занимался самогоноварением. Не из каких-то эстетических побуждений, а по причине того, что водку было тяжело доставать. При Горбачеве водку продавали по карточкам со страшными очередями. Альтернативой было – купить в два раза дороже либо у таксистов, либо в Новоарбатском гастрономе у грузчиков.

С самогоном я все время что-то придумывал: начиная от банальных перегородок грецких орехов – до кофейных зерен и петрушки. Душа просила вкусового разнообразия. Если в темноте настаивать крепкий самогон на петрушке, он становится офигенно яркого изумрудного цвета. Очень красиво. Но потом выгорает – его надо в темноте держать. Но это все было давно, я потом отчасти обленился, отчасти стал больше зарабатывать.

Я довольно много работаю. Я бы и больше готов работать, если не заниматься тем, чем я сейчас занимаюсь – какими-то вещами менеджерского плана: когда надо договориться, разрулить. Придумывать – веселее.Так в жизни получается, что мне на халяву деньги не достаются – их все время приходится зарабатывать. У меня нет к ним какого-то сакрального отношения, я их не обожаю, не боготворю. Но свобода, которую дают мне деньги, для меня очень важна. Свобода – не в том смысле, чтоб вообще ничего не делать, – а свобода делать что-то, что не принесет денег, но доставит тебе удовольствие.

Мне приятнее всего выпивать вот здесь, на рабочем месте. Потому что это удовольствие без отрыва от производства. Я что-нибудь напишу, сочиню, зарисую в тетрадочке. Конечно, если по работе надо что-то делать очень тщательно, кропотливо – я, естественно, не выпиваю в этот момент. А если мне надо феерическую фигню сочинить, то можно выпить – и сочиняется в два раза веселее.

Выпиваю я много, но часто. Почти ежедневно. Количество выпитого сильно колеблется – оно может быть и большим, и совсем ничтожным. Вроде бы все это вредно, но дальше, если логически рассуждать, вот что получается: окей, я брошу пить, брошу курить, буду бегать по утрам, ездить на работу на велосипеде. Если посчитать, то эта забота о собственном здоровье в результате отнимет у меня, наверное, больше лет жизни, чем количество лет, на которое моя жизнь сократится при моем сибаритско-раблезианском образе жизни. Понимаете арифметику? Это ж просранные годы. Хотя один мой родственник ходит в спортзал – и благодаря спортзалу прослушал всего Толстого в аудио. Полезно.

Рисовалось мне всегда – с детства. Но я никогда не думал, что это может стать профессией. Я писал какие-то стишата – ну кто в молодости их не пишет. Меня тянуло к словам – писать что-нибудь, читать. Я попробовал поступить на филфак, но не получилось. Ну, в общем, это и так было понятно: какого хрена меня должны были принять на филологический факультет без блата, без всего? Да я и не готовился особенно.Правда, тут же поступил в Институт иностранных языков, но проучился там всего полтора месяца – настолько там все страшно далеко от филологии оказалось.

Когда мне было 15 лет, я, честно говоря, ничего не планировал. Это же были совсем другие времена – очень непохожие на теперешние. Жили так: в 15 лет все более-менее представляли, в какой институт они попробуют поступить. И как мне сейчас вспоминается, дальше этого дело не шло, никто не думал, что с ним будет дальше. А когда я не поступил, мой будущий тесть посоветовал мне порисовать, попробовать что-нибудь в этой области.

В молодости я входил в творческую группировку «Арт-Бля». Один приятель жил в огромной коммуналке – остальные комнаты были свободны: и мы их заняли. Несколько лет мы так просуществовали – в формате сквота. Просторы этой бывшей коммуналки позволяли делать вещи достаточно серьезные, объемные. И нафигачили за довольно короткий срок большое количество выставок. Это был очень веселый период жизни, тоже не без водки, конечно. Все выпивали, но при этом очень активно коллективно работали.

В то время случалось безумное количество алкоголических анекдотов, но не хочется их рассказывать. Помню, как катался по Староконюшенному переулку на автомобиле будучи, естественно, нетрезвым. Причем на крыше. За рулем была пьяная женщина. Лег на крышу: поехали! И поехали. Очень было весело. А если б я упал под колеса и сейчас бы с вами не разговаривал. Или разговаривал бы, поскрипывая протезами обеих ног. Это было бы уже не так весело. Конечно, кроме нас, врежься мы в столб, никто бы и не пострадал – мы людей там не сшибали, была глубокая ночь.

В 90-е годы быть художником стало невыгодно. Мода на все советское прошла, иностранцы не покупали произведения искусства – по крайней мере в тех объемах, как это было в конце 80-х. Поэтому я решил заняться дизайном – из-за экономически-финансовых соображений. Но не только поэтому. Мне не хотелось оставаться художником, который фигачит что-то у себя в подвале или на чердаке, пьет горькую и жалуется на свою непризнанность. Надо что-то отдавать миру, а если то, что ты делаешь, мир не берет, подумай, может, ты можешь что-то другое сделать – и мир это примет.

Специально в бары я не хожу. У меня нет такого алгоритма: «Надо пойти куда-то выпить». Я не понимаю, зачем это делать. Когда вы приходите в клуб «Маяк», где сидит двадцать пять ваших знакомых, ходите от столика к столику, выпиваете водку – вы никому ничего не даете, и вам никто ничего не дает. Вы просто целуетесь со знакомыми: «О, я тебя сто лет не видел, ну давай выпьем!». Чем ты можешь поделиться с человеком, который сел час назад за столик и выпил пол-литра водки?

Я при этом совершенно не анахорет и мизантроп. Но мне, к сожалению, в большинстве случаев не очень интересно в компаниях. Прийти куда-то, где есть пускай даже симпатичных 150 человек, мило со всеми расцеловаться, покурсировать от одной микрокомпании к другой, перекинуться ничего не значащими фразами… я не очень понимаю, зачем это. Это такая вроде социалазация, не имеющая цели. Я лучше хорошую книжку за это время прочту, она даст мне больше. А социализируюсь я путем написания какого-то текста. Вот мне хочется что-то людям сказать – я пишу в блог, потом читаю комментарии. Для меня ведение блога – это важная часть жизни.

Слава богу, здоровье позволяет мне не иметь сильного похмелья – если совсем уж не нажраться. Но я это делаю крайне редко.

Мне кажется, что похмелье – это вещь, которую придумали редкопьющие и слабые духом люди

На самом деле, если не замечать легкого недомогания, то нормально встаешь с утра и работаешь. А если у тебя работа интересная и дел много, то ты про это забываешь через полчаса работы. И все, и нет этого похмелья. Если не говорить про какую-то серьезную интоксикацию. А уж серьезной интоксикации не надо достигать, надо думать, выпивая, как ты себя будешь чувствовать утром. Я-то выпиваю каждый день, поэтому я рефлекторно понимаю – все, хватит.

Я не закусываю. Я вообще разделяю процесс употребления алкоголя и употребления пищи. Вкусно поесть – это офигенное удовольствие, я это очень люблю. Но почему-то для меня процесс алкоголизации – это процесс стимуляции каких-то мозговых процессов, эмоциональных. А процесс гастрономизации – удовольствие более животного порядка, это просто приятно. Поесть – это как массаж. Не секс – когда есть элемент каких-то духовных соприкосновений, – а просто физически приятно. А выпить – это вещь такая, ближе к сексу, тут уже голова задействована.

У меня вообще нет извращенно-ритуальных требований к выпиванию. В принципе, если водка хорошая, я могу пить ее и комнатной температуры, не обязательно, чтобы рюмка была запотевшая, а водка из морозилки. Но у меня есть хорошая коллекция старинных серебряных рюмочек: для себя и для гостей. Эта коллекция собрана в разных странах, на блошиных рынках, в антикварных магазинах.

Все, что делает графический дизайнер, выбрасывается. Вот эту пачку сока сделал человек – он думал, как ее сделать, старался, а она после использования отправляется в мусорное ведро. Можно сделать невероятно красивый рекламный буклет, но его тоже прочтут и выбросят. Мой пресловутый сок Rich, который меня уже достал, через сто лет будет находиться на 552-й странице толстого тома «Упаковка ХХ века» – и никто его никогда не увидит. А какая-то вещица, пускай самая пустяковая, если она, пардон за тавтологию, овеществлена, – она может остаться. Вот, например, очень хороший символ такой вещицы – мое византийское колечко. Ему тысяча лет. Хорошая же штука, да? Мы не знаем, кто это сделал. Я ношу это колечко, не только потому что оно гармоничное и красивое, но и как напоминание для себя: вот кто-то это колечко сделал тысячу, понимаете, лет назад! Мне тоже хочется что-то такое делать. Чтобы кто-то нашел на блошином рынке вот такую хрень, пускай на ней и не написано, что ее сделал Стас Жицкий, но эта хрень пережила Стаса Жицкого и ее купили. Хочется хоть следочек оставить, хочется, чтоб твоя земная жизнь внесла в культурный слой цивилизации свой маленький кирпичик.

Я больше всего люблю выпивать с самим собой. Мне с собой не скучно. Я с собой могу и поспорить, и поругаться, и наоборот – прийти к консенсусу. Мне вполне себя достаточно. Я еще выпиваю с женой. Менее регулярно, чем с самим собой – тем более что сейчас у нее материнская ответственность: нашему младшему ребенку 1 год с небольшим. У меня еще двое детей – 15 и 24 года. А мне 45. Молодец, говорите? Это моя жена молодец, я, в общем, мало чего для этого сделал.

Загрузить еще