Герой дня: Джим Джармуш

Я только потом понял, что уже видел его. Он мелькал в кадре фильма Вима Вендерса «Молния над водой» — том самом фильме про умирающего бунтаря-режиссера, который никак не хочет сдаться на милость костлявой бабе. Он был ассистентом у умирающего Николаса Рэя, а параллельно снимал свой дебют, «Отпуск без конца». Все пишут, что это важный фильм в истории американского независимого кино, но он мне категорически не нравится — претенциозный, надуманный, полупустой. Но у него есть одно достоинство — его снял Джим Джармуш.

Потом — это после «Мертвеца». Да, я лох, я начал с главного хита 90-х, с фильма, которым козыряли интеллектуалы перед девушками, а самые смелые из них под «Мертвеца» их и валили в койку, и мелодия Нила Янга аккомпанировала их судорогам и вздохам. Но меня это кино так вштырило, что я даже написал о нем разворот в иллюстрированный еженедельник, в рубрику (гы-гы) «Кино для всех», за что завотделом досуга на летучке получил втык, а я стал автором первого на русском языке текста о «Мертвеце», опубликованного в непрофильной прессе. Статья, кстати, наивная, тоже претенциозная, почти что дурацкая — но первая. У нее, значит, тоже есть одно достоинство.

Джармуш говорил со мной так, как никто до него не говорил

Он бросал меня под прицел острых мелких глазок индейца по имени Никто; он вел меня на факторию, где я отказывался покупать одеяла; он смотрел моими глазами на людоеда, обгрызающего чью-то руку и на сумасшедшего трансвестита в юбке у костра — я узнал в нем Игги Попа и не поверил своим глазам, а оказалось, это он и есть. Я шел с ним по черно-белому лесу, у Уильяма Блейка сочилась кровь из простреленного живота, под ним мерно качалась лошадь, и я знал, что Миссисиппи впадает в Мексиканский залив и смерть неизбежна. И я навсегда полюбил его.

Потом был «Таинственный поезд», чудесный альманах с парочкой фанатеющих от Пресли японцев, полугопник Джо Страммер, Скримин Джей Хоукинс в роли дежурного по гостинице и Том Уэйтс в роли голоса диджея; это было грустное кино о том, что все люди разные и никто ни хера никого не понимает. Потом только стало понятно, что все фильмы Джармуша об этом. А если кто-то что-то и понимает, то это либо гэдээровский клоун в идиотской шапке за рулем подпрыгивающего нью-йоркского такси, либо Том Уэйтс, Джон Лури и Роберто Бениньи, бегущие из тюрьмы — это я уже перескочил на «Ночь на Земле» и «Вне закона». Это было мое кино, и мертвый священник на ночной римской скамейке был мне так же мил, как и незадачливый финн с такой бытовой и такой трагичной историей.

Джармуш, как выяснилось, был когда-то натуральным нью-йоркским панком, играл в группах Darkday, The Del-Byzanteens; — оттого-то и кино его, совсем не бунтарское и не рокенролльное, было рокенролльным по сути. В нем было что-то такое, чем взрывают мир, но не TNT — а веселящий газ, например.

«Я не говорю: О, мне плевать на зрителя. Мне не плевать. Фильм – для зрителей. Но я не думаю постоянно о них или о том, что они ожидают увидеть. Это не моя работа. Здесь есть некое противоречие. Мы, кто снимает кино, стараемся сделать что-то, что понравилось бы нам самим, то, что мы сами чувствуем. И мы лишь надеемся, что зрители откликнутся так же». Это охерительно важные слова, правда. И даже когда я смотрел «Кофе и сигареты», безделку, кинопингпонг, когда я не мог сочувствовать Биллу Мюррею в «Сломанных цветах», я понимал: он не хотел, чтоб мне было пофиг, просто это я не попадаю в его кино, а он в мое, вот и все. И все.

Можно показаться пошлым, скучным, анахроничным — но кино Джармуша для меня и по сию пору очень много значит. А с некоторых пор — и пластинки, которые он вот уже пару лет записывает вместе с лютнистом Джозефом Ван Виссемом.

Джим Джармуш, кстати, у тебя не найдется табаку? А, ты не куришь. Я и забыл.