Герой дня: Сергей Довлатов

Я принимал, но не любил Довлатова. Стал всем говорить: ну, это не писатель. Рассказчик хороший. Но не писатель. Ну что там — вечные байки, одни и те же ситуации, рассказанные по сто раз по-разному, с разными персонажами… Смешно, иногда изящно. Не более того.

А вчера ночью не спалось — и вытащил с полки «Заповедник». Спать лег потому в полчетвертого. Пока не прочел до конца, не ложился.

Дурак я был. Конечно, писатель. И большой. Мастеров рассказа в русской прозе прошлого века мало, наперечет они все. Казаков, Искандер, ранний Белов, иногда Аксенов. И Довлатов.

Тут, конечно, надо четко понимать время, в которое он жил — странное и временами очень страшное. Художнику, впрочем, никакое время не благоволит, потому что он — как дикобраз, топорщится иглами, цепляется, рвет гладкую ткань времени, мешает всем. Вот и Довлатов.

« Жить невозможно. Надо либо жить, либо писать. Либо слово, либо дело. Нотвое дело — слово. А всякое Дело с заглавной буквы тебе ненавистно. Вокруг него — зона мертвого пространства. Там гибнет все, что мешает делу. Там гибнут надежды, иллюзии, воспоминания. Там царит убогий, непререкаемый,однозначный материализм…».

Довлатов всю свою жизнь продирался через эту убогость, через жуть и бессмыслицу совка, — во многом неосознанно, инстинктивно; уезжал в Эстонию, где потом рассыпали набор того, что могло стать его первой книгой на Родине; вел бессмысленные экскурсии в Пушкинских горах, мучаясь оттого, что невозможно согласно методичкам и руководствам рассказать о «о маленьком гениальном человеке, в котором так легко уживались Бог и дьявол. Который высоко парил, но стал жертвой обыкновенного земного чувства. Который создавал шедевры, а погиб героем второстепенной беллетристики».А потом, согласно заветам Джима Моррисона, о котором он ничего не знал, сделал «break on through to another side» — в Америку, где пережил успех даже по тамошним меркам мощный — в «Нью-Йоркере» не всякий американец напечатается; Воннегут, говорят, завидовал ему.

Но Америку он полюбил, не приняв — или принял, не полюбив. Не знал языка, не приживался, топорщился, расстраивался поэтому, а то и отчаивался. Слабоват был и вечная подруга писателей-дикобразов — всегда рядом. «От первой рюмки я легко воздерживаюсь. А вот останавливаться не умею. Мотор хороший, да тормоза подводят…».

24 августа 1990 года мотор все-таки подвел.