Герой дня: Сезария Эвора

Тут вообще ничего говорить не надо. Толстая тетка с никому не известных островов Зеленого мыса, где птицы не поют, деревья не растут, появилась как будто from nowhere – и все мы рухнули ей под ноги.

Почему? Да хрен его знает, почему; может быть, устав от длинноногих обольстительниц с микрофонами, мир ждал именно ее — босую, в цветастом платье, приземистую, с лицом, словно бы неумело слепленным, и в то же время такую прекрасную? Усталую, словно стоящую на берегу, от которого во время оно отплыли все мужчины в ее жизни — и никогда не вернулись.

Она курила, как паровоз, и у импресарио ее российских гастролей было много проблем с железнодорожными проводниками, никак не готовыми смириться с тем, что пассажирка будет курить прямо в купе; она вставляла в свой райдер непременный коньяк, который почти не пила — отвозила на те самые острова и раздавала друзьям и знакомым; ее больные ноги почти не позволяли ей носить обувь, так что в босоногости было не больше позы и романтики, чем в рентгеновском снимке или кардиограмме.

Она пела так прекрасно, что хотелось немедленно напиться, потому что трезвым разделять с ней эту спокойную печаль было невозможно. Но и напиваться не удавалось, потому что терялась острота восприятия — и потому ты пребывал в эдаком взвешенном состоянии, в котором и печаль становилась поводом потанцевать, а потом превращалась сперва в удивление, а потом и в спокойное приятие превратностей бытия.

Но самый прекрасный рассказ о ней я слышал от организатора ее новосибирских гастролей Миши Сергеева — как она приехала прямо во внезапную метель. Миша, напялив на широкие крестьянские стопы певицы вязаные сибирские носки, усадил ее в инвалидную коляску, закутал во что пришлось и, разрезая снежные вихри, мчал Сезарию к теплу…

— Ты бы слышал, как она хохотала! — говорил Миша, и взгляд его покрывался поволокой. А я как будто и слышал.