Когда я вижу молодых поклонников цензуры, молодых ханжей, мне кажется, что я попал в неправильный мир

В мире моего детства, в мире конца двадцатого века, было принято думать, что есть какие-то "замшелые ретрограды", которые требуют "все запретить" — ну, условная Нина Андреева, возмущенные письма ветеранов труда на Гостелерадио, — а есть молодые веселые ребята, которые ураганят.
То у них Костя Кинчев, то Фредди Крюгер, то "Поп-механика", то песня про убить я вам, увы, не скажу, кого именно, и еще песня про убили я вам тем более не скажу, кого именно, то группа "Коррозия металла", то писатель Сорокин.
И дело совсем не том, хороши ли были все эти песни, книжки и фильмы.
А дело в том, что сама эта логика — есть пожилые люди раньшего времени, которые недовольно пыхтят, а есть молодой неформал с крашеным в фиолетовый ирокезом за свободу, — она соблюдалась.
Я тогда вырос.
Я так привык.
А теперь все поменялось.
И каждый раз, когда я вижу милых и симпатичных вроде бы людей, которым нет еще сорока, нет тридцати, да что уж там, им двадцати иногда нет, которые ну совершенно как Нина Андреева рассказывают, как их возмутил один ролик, потому что там гея обидели, как их возмутил другой ролик, потому что там женщину обидели — ну нельзя же смеяться-то над теми, над кем нельзя смеяться! надо снимать про то, как хорошие пионеры переводят старичка через улицу, а потом бегут помогать колхозникам в битве за урожай, — словом, когда я вижу всех этих молодых поклонников цензуры, этих молодых ханжей, мне кажется, что я попал в неправильный мир, в мир с ошибкой.
— Там на заборе плохое слово написано! А я видел фильм, так там один герой — он сначала другого убил, а потом.. а потом.. нет, не могу. А в рекламе издеваются над девочкой, там девочка такая хорошая, в рекламе, в платьице красивом, с косичками, а над ней издеваются! На картинке в книжке глухонемого побили! Эта группа поет про.. ой, я не могу! Милиция! Милиция!
— Тебе сколько лет?
— Двадцать восемь.
— И как, пенсия-то хоть хорошая?