Родная речь: Сергей Довлатов

Литература цели не имеет.

Подлинное зрение возможно лишь на грани тьмы и света, а по обеим сторонам от этой грани бродят слепые.

Я ненавижу музеи больше всего на свете после природы и шахмат.

Я считаю себя не писателем, а рассказчиком, это большая разница. Рассказчик говорит о том, как живут люди, прозаик говорит о том, как должны жить люди, а писатель— о том, ради чего живут люди. Так вот, я рассказчик, который хотел бы стать и писателем.

Больше всего на свете я хочу быть знаменитым и получать много денег

В жизни всегда есть место комплексам!

Я пишу таким образом, что все слова во фразе начинаются у меня на разные буквы. Даже предлоги не повторяются. Даже в цитатах я избегаю двух слов на одну букву в одной фразе.

От горя человек становится лучше. (Кажется, это пошлость.) И вообще, для хорошего человека— любое несчастье— расплата за его собственные грехи. (И это, кажется, тоже пошлость.)

Я все еще имею предубеждение к гомосексуализму.

Моя сестра спрашивала, рекомендую ли я ей прочесть «Героя нашего времени». У нее и ее жениха от глупости и молодости все хорошо. Они без конца целуются, что людям моего возраста— неприятно.

Жизнь полна каких-то теоретических возможностей. Действительность же пока убога

Мне ужасно не хватает в Нью-Йорке людей, которые меня давно знают. Не потому, что здешние не знают, какой я хороший. А потому, что не знают, какой именно. Это очень мучительно— наживать репутацию, не важно— хорошую или плохую, но соответствующую натуре. Вот что такое— новая жизнь. Она как раз и тяжела тем, что приходится заново себя насаждать, чтобы нести ответственность только за действительные недостатки, а не за мнимые. А я к тому же не пью и таким образом, стал уже вполне морально приемлем. И мне обидно.

Если я чем-то и прославился в Америке, то именно гнусным характером и умением портить отношения с редакторами газет и журналов.

Без всякого кокетства я думаю, что прав был один мой знакомый, который говорил, что я принадлежу к «малым дарованиям».

Я обладаю нормальным запасом личной немужественности, даже трусости, и тем более— готовности к компромиссам.

Абсолютно ненавистный мне тип человека— неорганизованный, рассеянный, беспечный трепач да еще (как это часто бывает) со средними способностями. Вообразите себе тип Бродского, но без литературного дара…

По натуре я очернитель, как бы я ни старался представить этот порок— творческим занятием, но это— правда

«Неудачник»— это такое же врожденное качество, как рост или цвет волос— кому надо, тот всегда и во всем неудачник.

Когда-то я был алкоголиком, блядуном и умудрялся что-то писать, а теперь я не пью, погряз в мещанстве, а времени нет совершенно. Я встаю около шести и до самого позднего вечера только ем и работаю.

Я много лет был алкоголиком, а когда меня вылечили, то стало ясно, что ушел из жизни могучий стимулирующий фактор общения, даже если это общение интеллектуальное и творческое.

Как все-таки ужасно, что у нас такая ненормальная родина, было бы у нас дома что-то вроде какой-нибудь засраной Италии, как бы мы замечательно жили.

Любой творческий человек должен быть готов к тому, что созданное им приобретает бытовое хождение, будь то— шутка, виньетка или эффектная музыкальная фраза.

У меня нет настоящего таланта, и это меня довольно сильно обескуражило. Пока меня не печатали, я имел возможность произвольно конструировать масштабы своих дарований и, при всей кажущейся скромности, или при всех попытках выглядеть скромным, я вынашивал некоторые честолюбивые надежды. Сейчас все лучшее, что я написал, опубликовано, но сенсации не произошло и не произойдет.

Я не люблю людей, которые «в ладах с собой, с жизнью, друг с другом», вернее— не «не люблю», а просто я завидую им, потому что сам я никогда ни с чем в ладах не был, но при этом хотел бы быть и веселым, и успешным.