Алкобиография: фотограф Геннадий Авраменко

Тусоваться я начал лет в пятнадцать. Тогда на Стреле – это памятник у ВДНХ, – на каждый день рождения участников группы The Beatles и на день смерти Леннона собирались битломаны. Играли на гитаре, пели песни The Beatles. Мне стало интересно. Потом я узнал, что существуют хиппи, они тусуются на Арбате и на Гоголевском бульваре. Солнечные люди с длинными волосами и в клешах, расшитых цветами. Я перешел в эту тусовку.

У хиппи была прекрасная идеология, и многие ее придерживались. Любовь, ненасилие, помощь ближнему. Потому, собственно, институт хиппи и выживал, что люди помогали друг другу. Была система вписок – можно было приехать в незнакомый город на другом конце страны, прийти на тусовку, сказать: «О, пиплы, мы из Москвы, можно у вас вписаться?». И остаться жить на неделю.

С годами я, конечно, понял, что хиппи – это толпа бездельников, которые порою свою беспомощность в мире оправдывают высокими идеалами. Но я это совершенно не осуждаю, потому что лучше быть бесполезным и безобидным хиппи, чем таким же бесполезным, но агрессивным гопником.

Я много путешествовал по стране. Ездил в Крым, жил на Мангупе. Там до сих пор остались какие-то полу-хиппи, я туда периодически и сейчас приезжаю. Сяду в пещере, чайку заварю, открою бутылку какого-нибудь виски из duty-free – по-буржуйски так… Потом иду гулять – наливаю всем встречным. А тогда мы все пили спирт Royal, у которого был жутко химический вкус. Все понимали, что это технический спирт, но была легенда, что есть хороший и плохой «Рояль». Когда кто-то приносил бутылку, мы его поджигали и нюхали. Но заранее знали, что мы его все равно выпьем, даже если потом умрем или ослепнем. Иногда мы настаивали «Рояль» на шиповнике или на кизиле. Ну как – «настаивали» – так, минут двадцать держали, потом фильтровали через марлечку и пили. Водка тоже была паленая. Поэтому чаще на Мангупе мы пили конопляное молоко и курили легкую траву.

Обычно в пятницу вечером на Мангуп приходили туристы с едой и алкоголем. Мы начинали ходить кругами у стоянки, и всячески их заинтересовывать. Сначала приходил разведчик – здоровался, спрашивал, как устроились, не надо ли чего подсказать. Туристы сначала настороженно воспринимали всяких людей с длинными патлами и с самокрутками из газеты в зубах, но постепенно, когда выпивали пару рюмочек, спрашивали, что здесь происходит. И тут гонец говорил, мол, сейчас, еще ребята подойдут – и вместе будет веселей! И вся наша банда – человек десять – окружала этих несчастных людей. Но мы были очень пристойными, рассказывали им страшные истории, которые придумывали прямо на ходу, какие-то байки, легенды. Тем самым мы зарабатывали алкоголь и еду – когда туристы уходили, оставляли нам все, что у них было лишнего – крупу, картошку. Водки, конечно, не оставалось.

В Рыбачке в Крыму мы пили вино. Я тогда дико сорвал желудок. Там продавали дешевый домашний портвейн трехлитровыми банками. Скорее всего, всего это была водка с вареньем и каким-то дерьмовым суслом. Пили мы этот портвейн как воду. В какой-то момент я думал, что умру, так плохо мне было от этого вина. Желудок крутило месяц. И с тех пор вино я не пью вообще, не могу физически. Я с годами пришел, как все, наверное, взрослые мужики, к виски и водке, даже коньяк перестал употреблять. Недавно подарили бутылку армянского коньяка многолетнего, я на нее посмотрел, вздохнул и передарил.

Однажды в те годы я приехал в Винницу к друзьям. Моя подруга Наташа предложила остаться у них. Говорит – идем учиться. Получим стипендию и сбежим, поедем в Крым или еще куда-нибудь. Стипендия была тогда 40 гривен (или купонов), этого хватало, чтобы доехать с комфортом даже на поезде до Крыма. Мы подошли к училищу, прочитали список профессий: швея-мотористка, закройщик, дизайнер одежды и фотограф. Я предложил идти на фотографа – и мы пошли подавать документы. Нас было семь человек – винницких приняли без проблем, а я – москвич, мне пришлось даже относить директору училища взятку. Друзья в Виннице подогнали мне пачку зеленого чая – другого не было, а зеленый тогда никто не пил, и он был в ассортименте, – и бутылку алкогольного напитка «Слынчев бряг». Это было болгарское пойло, которое называлось бренди: чудовищное – сейчас бы я не смог бы, наверное, такое выпить. Но это был единственный импортный более-менее доступный напиток. Тогда же вообще с алкоголем было достаточно плохо. Я пришел к директору училища с этой трогательной взяткой, объяснил, что я собираюсь жениться на Наташе, – она тоже пришла, подложив под одежду небольшую подушку. Мы не объявляли ее беременной, но он косился и видно что-то сообразил (мы потом сказали, мол, вам показалось, Наташа просто поправилась). Он сказал, что придумает что-нибудь. Потом спросил: «Ты у Наташи будешь жить?». Я объяснил, что не могу – у нее же строгие родители, так что я бы пожил где-нибудь в общежитии. Он говорит: «Ну, ты хам вообще». Но устроил меня в общежитие – и я так прекрасно там обосновался, что решил остаться. Через месяц мы получили стипендию. Трое моих друзей взяли стипендию и уехали, а четверо вместе со мной остались и окончили училище. Я – с красным дипломом. И все до сих пор работают фотографами.

В 2010-м вышла моя книжка «Уходили из дома» – это дневник хиппи, я вел его в 90-х. Однажды я перенес все записанное из нескольких советских тетрадок на электронный носитель. Хотел выложить в ЖЖ, но мой друг Дмитрий Сосновских предложил издать книжку – его жена тогда работала литературным агентом. Книжкой заинтересовалось издательство АСТ – она вышла тиражом 3000 экземпляров, и спустя два месяца ее уже не было в магазинах. У меня остался небольшой запас – я взял, чтобы раздавать людям, которые там упоминаются. Многих уже невозможно найти. Но вот я в Севастополе отдал книжку нескольким героям – они очень радовались.

Пил я тогда совершенно разгульно, порой бездумно и безрассудно – какие-то фантастические вещи творились. Мы с друзьями устраивали загулы по барам – нужно было пройти максимально большое количество баров за вечер, выпивая там по 50 г: от самых элитных – до дешевых рюмочных. Мой друг Игорь Родин рассказывал, что как-то пришел в «ПироОГИ» на Никитской и видит: стоит Авраменко – в одной руке пивная кружка, которой он целится в бармена, в другой – сто долларов. Родин перехватил кружку, узнал, в чем дело. Оказывается, я спросил у бармена, сколько стоит пульнуть в него кружкой. Он ответил, что сто долларов – я вытащил деньги. Но я этого не помню.

Однажды мы встретились в центре и решили, мол, давайте сегодня попадем в милицию. Начали бухать. Чего мы только не делали – пили в метро специально, вели себя вызывающе, прошли пол-Москвы. Мы не хулиганили, просто пили в общественном месте, и знали, что нас за это заберут. Мы вышли на Красную площадь, спели там, сплясали – но нас не забирали. Мы подошли к Мавзолею и сели около него – нас не забирали. Мы легли возле Мавзолея! Мы долго лежали с бутылкой водки – замерзли даже – но нас не забирали. Встали и думаем: «Да что ж такое?!». Мы вышли к гостинице «Россия», снова выпили, спели – и тут у нас кончились силы. Мы пошли домой. На прощанье остановились на углу Китай-города и купили в магазинчике еще один «мерзавчик», поставили его на парапет, открыли. И тут милиционер: «Та-а-ак, молодые люди, распиваем в общественном месте». Но самое обидное было в том, что запал уже пропал, нам уже хотелось домой, мы устали. Пришлось дать ему сто рублей, чтобы ушел.

И вот таких алко-загулов было семь на неделю. Они продолжались с 95-го по 2001-й, пока я не познакомился с самой прекрасной женщиной на свете, своей женой, с которой мы и по сей день живем. Сейчас у меня все чинно, спокойно. Я чаще выпиваю дома. Мне хочется строить быт, семью, работать, а на безрассудства не остается времени и желания. Я даже пью теперь из маленьких 14-граммовых рюмочек – несколько лет назад сложилась традиция. И друзей переучил: когда компания из обычных 50-граммовых пьет – все через полчаса превращаются в мясных таких людей, а так – по чуть-чуть смакуешь, закусываешь – хорошо, все довольные.

Напиваюсь я очень редко, это осталось в прошлом. Поэтому я не понимаю эту тему пятниц. Пятницу придумали какие-то офисные клерки, которые почему-то вошли в нашу жизнь. В пятницу утром открываешь фейсбук: у всех – Пятница! – и картинка с каким-нибудь пьяным котиком. Люди нажираются в пятницу до усрачки, приходят домой с женскими трусами в кармане – и потом новая серия постов: «Ох, как вчера! Ого, вот была пятница!». А потом – в понедельник: «Скорей бы пятница». Я в ужасе читаю в фейсбуке у своих друзей, которым можно жрать с понедельника по воскресенье: напишут заметку в четверг задней ногой – и им слова никто не скажет. У меня вон в любой день – пятница. Я могу хоть каждый день выпивать – и ничего, главное – по чуть-чуть.

На работе тоже – я могу хлопнуть немножко вискарика, если прихожу на тусовку, где никого не знаю, но если тусовка своя – пить необязательно. Моя тусовка – это киношники, самые приятные из публичных людей. Я вот с Мерзликиным выпивал – он прекрасный, – с Лунгиным в Севастополе: он фантастический человек, становится таким говорливым, когда выпьет. На «Кинотавре» в этом смысле славно, потому что вечером все оказываются за одним столом.

На кинофестивале «Лики любви» в Сочи была история. Я сидел на пляже, бухал, познакомился с переводчиком Катрин Денёв, которая приехала на фестиваль. Он напился и рассказывал кучу интересных вещей. Например, сказал: «Входит она в номер и говорит: "Да здесь не стал бы жить даже негр!", – и так скривилась». Утром я просыпаюсь с похмелья. А мне надо было не только фотографии сделать, но и заметку написать – «МК» тогда не прислал корреспондента. Заметка получилась достаточно недобрая. В ней досталось гостинице «Жемчужина», в которой жила Денёв, и авиакомпании, которая нас везла, потому что чай нам принесли, когда самолет уже садился, и все оказались в кипятке, и организаторам фестиваля. В том числе, я написал эту цитату про негра. В газете на следующий день ее поместили на первую полосу – на самое видное место. Прибегает ко мне в номер девочка из пресс-службы фестиваля и говорит «Все, тебе пиздец! Тебя ищет организатор фестиваля Рудинштейн, хозяин гостиницы «Жемчужина» и хозяин авиакомпании. Мы тебя сейчас выселим в другой номер, ты пару дней не высовывайся, пока все поутихнет». Я до вечера посидел, вышел – мне сказали, что Катрин Денёв улетела – ей перевели статью. На следующее утро меня взяли под руки владельцы гостиницы «Жемчужина», но не повезли в лес, как можно было предположить, а отвели в номер Катрин Денёв с криками: «Какой негр, там фонтан в номере!». Мы приходим, а в нем как раз горничная копошится. Они спрашивают: «А где фонтан?». Горничная говорит: «А фонтан не в этом номере, а в президентском». То есть они ее поселили не туда. А номер – и вправду говно, какое-то пятно на ковре, и фонтана нет. Они сами посмотрели и поняли, что она действительно могла так сказать. Поэтому меня убивать никто не стал.

Есть выражение: «Бывших хиппи не бывает». Не знаю, мне кажется, я остался таким же, как был, только поумнел, конечно. В Севастополе я встретил людей, которых не видел двадцать лет. Они сначала отнеслись ко мне несколько настороженно – подумали, что за это время я стал пафосным фотографом, – а потом расслабились, потому что это не так. Но, наверное, я все-таки изменился. А у людей, которые там были, остались те же телеги, что и двадцать лет назад, то же мировоззрение. Если я, уехав из Москвы, посмотрел на бывший Союз, увидел кучу народу, что-то из этого почерпнул, впитал, и вернулся обратно с новыми знаниями, то они как сидели в своем Севастополе – так и сидят, и у них вообще ничего не происходит. Вплоть до того, что у них кошки называются теми же именами, что и двадцать лет назад. Один человек на меня даже обиделся: он мне начал прогонять какую-то телегу, а я ее дословно помню. Я пришел в ужас! Те люди, с которыми я общаюсь в Москве, изменились. Москва, наверное, заставляет измениться – не ломает, а подталкивает к самообразованию, самосовершенствованию. Хотя если человек не хочет – он может всю жизнь сидеть на Гоголевском бульваре и попрошайничать на портвейн.